Михаил ТРОФИМЕНКОВ 

«Комик-трест» сыграл историю ХХ века

Санкт-Петербургское театральное товарищество «Комик-трест» сыграло в седьмом павильоне выставочного комплекса «Ленэкспо» премьеру «малобюджетного театрального блокбастера» «Спам для фюрера». По мнению МИХАИЛА ТРОФИМЕНКОВА, театру Вадима Фиссона удалось невозможное: за два часа три актера при помощи видео и грустного пингвина рассказали всю историю ХХ века.

​

        Мимы, 15 лет развлекавшие публику меланхоличной философской клоунадой, явились после долгого перерыва в совершенно новом качестве. Нежные клоуны разыграли самое жестокое зрелище на отечественных подмостках, которое, очевидно, можно назвать первой в России антиглобалистской мистерией. Сквозной сюжет «Спама» — мировая война, отнюдь не закончившаяся в 1945-м. Эстетика напоминает о политбуффонаде Бертольда Брехта и «театре жестокости» Антонена Арто, но только вооруженных электронной техникой.

«Спам» — спектакль в той же степени, что и фильм. Действие разыгрывается одновременно на сцене и на огромном мониторе, на который проецируется видеоряд, созданный господином Фиссоном, право слово, на уровне по меньшей мере Збигнева Рыбчинского. Древнейшие театральные приемы пантомимы и акробатики, которыми «трестовцы» владеют как никто другой, или мотивы декадентского кабаре ничуть не противоречат новым технологиям. «План ‘Барбаросса'»- компьютерная игра, представляемая фюрером. Политолог (Игорь Сладкевич), несущий тягостный бред, грамматически безупречно выстроенный из всех клише эпохи «суверенной демократии», выпрыгивает из телевизора, чтобы украсть бутылочку пива у зрителя, а потом оборачивается Гитлером.

Вроде бы неуместный Терминатор из компьютерной стрелялки блуждает по полям Великой Отечественной. На отчаянные призывы Родины-матери (Наталья Фиссон) пособить огоньком телефон штаба отзывается нежным голосом автоответчика. «Авторадио» информирует, что на Рублевке из-за падения вражеского бомбардировщика наблюдается скопление бронетехники. По ленд-лизу поступают гамбургеры, партизаны пьют фанту. Последние ветераны, один со Второго Белорусского фронта, другой — из второй танковой дивизии Гудериана, делятся валидолом, наконец-то завершив свою войну, а за их спиной снова, как в Берлине 1920-х, черные знамена скинхедов идут в уличной потасовке на красные знамена нацболов. Нина Хаген встречается с Александром Вертинским, «Ночной портье» — с «Космической одиссеей».

Происходящее на сцене действительно непредсказуемо. Стоит испугаться, что авторы, заигравшись, впадут в банальный пафос, как ломается ритм, радикально сменяется интонация, слезы оборачиваются кровью, сентиментальность — отчаянной насмешкой и наоборот. Гитлер может оказаться одиноким менеджером, исполняющим, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке» — танец булочек, танец офисных кресел с воображаемой возлюбленной. Родина-мать — офисной стервочкой, в упор не замечающей фюрера. А Терминатор, скинувший маску, -просто Николаем Кычевым, внезапно пускающимся в монолог а-ля писатели-«деревенщики» о своей пинежской родине.

Самые убедительные и пугающие места в «Спаме» одновременно и самые иррациональные. Непонятно, почему дедок-партизан поет о «маленьком креольчике», в то время как эсэсовец пинками заставляет танцевать госпожу Фиссон в деревенском тряпье, но в маске Пьеро и с клоунским носом. Все вместе -пластическая метафора тотального насилия.

Непонятно, что такое содержалось в гамбургере, который слопала, оросив самогонкой, героиня, но в лесу прифронтовом ей является пингвин-поводырь (Татьяна Филатова), ведущий потрепанного, но не менее, чем прежде, агрессивного Гитлера-странника. Их неуклюжий танец попрошаек в духе «сами мы не местные», исполненный с пластикой только-только вылупившихся из могил зомби, настолько жуток, что Родина-мать с облегчением встречает как доброго знакомого очередного солдата вермахта, которому, как и всем его соратникам, ловко ломает шею. По поводу прелестного пингвина я беседовал, кажется, со всеми участниками спектакля. Актеры говорили, что появился он из распространенной в «желтой» прессе легенде о Гитлере, не погибшем в Берлине, а скрывшемся на подледной базе в Антарктиде. Но и соглашались с моей трактовкой: «пингвин» — синоним другого слова на ту же букву, обозначающего крах всего и вся. А спектакль получился именно о том, что вся кровь, вся любовь, вся музыка ХХ века оказались ни к чему: пришел полный пингвин.